Когда в городе еще не завыли сирены, я уже всё знал. 
Знал, потому что много таких "потому что" было вокруг меня. Прикосновение холодного ветра к открытой шее, будто кто-то мертвый тронул её ледяными пальцами. Скрип трамвайных колёс на стыке рельсов, крик вороны в темнеющем небе. Пульс горящих окон: затухающий, рваный. Последний. 
Я вышел из трамвая, дошёл до набережной и сел на первую попавшуюся скамейку. Закурил и закрыл глаза, чувствуя, как волоски на руках встают дыбом, точно превращаясь в мелкие острые иголки. 
Сирены раскололи вечер надвое — время «До» и время «После», которого оставалось так мало. 
Четырнадцать минут. 
Их хватит на многое, если, конечно, не жадничать. Тратить по минуте. Закрыв глаза, я сидел и слушал, как мир вокруг меня стремительно сжимается. Он был уже мёртв, но ещё не понимал этого. И только отдельными искрами в нём, как в остывшем костре, светились те, кто никуда не торопился. 

14 минут 
— Атомная тревога! — заревели вечно молчащие динамики с фонарных столбов. 
— Атомная тревога! Это не учения! Внимание! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! 
Он вздрогнул, потому что как раз стоял под рупором. Растерянно огляделся, ненужным уже движением прикрывая букет от ветра. И тут же увидел её — она бежала от автобусной остановки, спотыкаясь, взмахивая сумочкой. Не отрывая глаз от его лица. Он следил за ней, и все другие прохожие казались угловатыми картонными силуэтами, покрытыми пеплом. 
— Господи… Как теперь-то? — сказала она, схватив его за руку. 
— Возьми цветы, — сказал он. 
— С ума сошел? Какие цветы? — крикнула она. 
— Возьми, — сказал он, — и отойдем, а то затопчут. Пойдём лучше в переулок, погуляем. Как раз успеем дойти до нашего любимого дерева. 
Она вдруг успокоилась. 
— Обещаешь? 
— Конечно, — он улыбнулся, чувствуя, как все внутри леденеет от страха. 

13 минут 
Он выстрелил три раза и увидел, как директор оседает в кресле, дёргаясь сломанной куклой и брызгая кровью — с шипением, как сифон. 
— Nothing personal, — буркнул под нос, — just business^*.
Прицелился в секретаршу, которая стояла у двери кабинета на подгибающихся ногах, но передумал. Подойдя ближе, киллер аккуратно выдернул у нее из-под мышки кожаную папку. 
— Бегите, — посоветовал мягко. Тут же заметил, что случайно испачкал штанину чёрных джинсов пылью, похлопал по ней ладонью. 
— Бегите, правда. Может, успеете, — посоветовал еще раз и вышел.

12 минут 
Старик сидел неподвижно и глядел на шахматную доску, где его чёрный король жался в угол, под защиту последних фигур. Его противник, если так можно было назвать старинного партнера по шахматам, только что откинулся назад, захрипел и упал со складной табуретки, царапая руками пиджак напротив сердца. Они встречались здесь, на Страстном бульваре, каждую пятницу — вот уже тридцать лет. Хороший срок. 
Старик посмотрел вокруг. Где-то слышались гудки, звон стекол и скрежет бьющихся машин. Он проводил глазами странную пару — мужчину с острым худым лицом и его спутницу, прижимавшую к себе букет цветов. Мужчина обнимал девушку за плечи. Их взгляды скользнули по старику, не замечая.
Он поглядел на доску, потом, покашляв, вытянул худую руку и холодными пальцами аккуратно уложил короля на чёрную клетку. 

11 минут 
— Интересно, а если я сейчас уйду, не заплатив, вы меня арестуете? — Сергей повертел в пальцах золотую печатку, потом поглядел на продавщицу за витриной ювелирного салона. Она его не услышала — стояла с белым лицом, и трясущимися руками бесконечно поправляла и поправляла кулон на шее. «Мама, ма-а-а-ма, хватит, ну хватит!», — вторая девушка визжала в углу, но сирены заглушали её голос. Охранник тупо поглядел на Сергея, потом вдруг сорвался с места, подбежал к визжащей продавщице и два раза сильно ударил её по лицу. 
— Заглохни, сука! 
— Нехорошо, земляк, — улыбаясь, громко сказал ему Сергей. Он надел печатку на палец и сунул руку в карман дорогого пальто. 
— Чё? – заорал охранник, двигаясь на него. Сергей увидел капли пота на лбу, и секунду разглядывал их, думая о том, что печатка сидит на пальце как надо — не жмёт и не болтается. Потом достал из кармана пистолет и выстрелил охраннику в лицо. 

10 минут 
Они сидели в остановившемся трамвае и передавали друг другу бутылку коньяка. 
— Плохо получилось, — сказал Андрей. Он попытался улыбнуться, но нижняя челюсть прыгала, и лицо белело с каждым глотком, — неохота так умирать. 
— Может все-таки учения? — возразил Димка, но тут же осёкся. 
— Жаль, что не доехали до Пашки. У него сейчас как раз все собрались. День рождения, дым столбом наверно… 
— Думаешь, легче было бы? 
Андрей подумал. 
— Нет, — сказал он. – Не легче. Ладно, давай ещё по глотку. Закусывай, торт всё равно не довезём. 
Он посмотрел в окно. 
— Гляди, живут же люди. 
На перекрестке высокий человек в пальто расстреливал чёрный джип. Каждый раз он тщательно и долго целился — похоже, очень хотел сшибить выстрелом антенну, но у него никак не получалось. Расстреляв патроны, он махнул рукой и облокотился на капот. 
— Приехали, — усмехнулся Димка. Он сделал глоток коньяка и поморщился. 

9 минут 
— Давно хотел тебе сказать… — он закончил щёлкать пультом, с одного шипящего пустым экраном канала на другой, и оставил телевизор в покое. 
— Что? — вяло отозвалась она. 
— Никогда тебя не любил. Надо было тебя еще тогда, в Крыму утопить. Подумали бы, что несчастный случай. 
— Сволочь! — она ударила его по щеке. Перехватив руку, он резко выкрутил её. Когда жена завизжала и согнулась от боли, погнал её к открытому балкону, сильнее выгибая локоть. 
— Не надо! — она попыталась уцепиться длинными ногтями за дверной косяк. Ноготь сломался и остался торчать в щели. 
Он выбросил её с балкона, сам еле удержавшись у перил. Посмотрел, как тело шлепнулось на асфальт — звука было не слышно, все перекрывали сирены. 
Закурил. Десять лет уже не чувствовал вкуса сигаретного дыма, потому что так хотела жена. Выдохнул, затянулся глубже. 

8 минут 
Люди бежали по улице — в разные стороны, кто куда. Натыкались друг на друга, падали, кричали и ругались. Один только нищий смирно сидел у забора, кутаясь в драный плащ. Шапку, в которой бренчала какая-то мелочь, давно запинали на другую сторону тротуара, но он за ней не торопился. Замер, вздрагивая, опустил нечёсаную голову. 
— На тебе, — кто-то бросил на колени нищему пистолет с оттянутым назад затвором, — я сегодня добрый. Один патрон там еще остался вроде. Сам разберёшься. 
Нищий не поднял голову, исподлобья проводил глазами ноги в черных джинсах, мазок пыли на штанине. Смахнул пистолет на асфальт, завыл тихо, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом, осторожно косясь блестящим взглядом, опустился голубь, клюнул какую-то крошку. 

7 минут 
В кинотеатре кого-то убивали, толпа пинала ворочающееся под ногами тело, возившее по полу разбитым лицом. 
— Не смотри, — он ласково взял её за подбородок, повернул к себе, поцеловал в губы. 
— Я и не смотрю, — она храбро пожала плечами, хотя видно было, что напугана. 
— Я тебя не брошу, — сказал он тихо. 
— Что? – девушка не услышала, заткнула уши, громко закричала: 
— Как эти сирены надоели! Я тебя совсем не слышу! 
— И не слушай! — крикнул он в ответ. — Я тебя все равно не отпущу!
— Правда? 
— Конечно! 
Несколькими секундами позже их застрелил заросший грязной щетиной нищий, у которого откуда-то оказался пистолет. В обойме было всего два патрона, и нищему не хватило, чтобы застрелиться самому. 
— Твари! Чтоб вы сдохли! — он кричал ещё долго, но его никто не слушал, только двое парней в пустом трамвае рядом, руками ели торт. 

6 минут 
— Ты так быстро всё сделала, — сказал он, — спасибо, Маша… И сирен этих почти не слышно. 
— Молчи, — строго приказала человеку в кровати высокая женщина, — тебе говорить нельзя. 
— Теперь-то уж что толку? — хрипло засмеялся-закашлял он. — Чудная ты, Маша. Так и будем врачей слушаться? 
Она заботливо подоткнула ему одеяло, сама села рядом, глядя на острый профиль в полумраке комнаты.
— Маша, — он слова зашевелился, поднял голову, — почитай
что-нибудь? 
— Хочешь Бродского? – спросила она, не шевелясь. 
— Очень. 
Ей не нужно было тянуться за книгой и включать свет. Еле шевеля губами, почти беззвучно, она начала: 
— Я не то что схожу с ума, но устал за лето. 
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. 
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это —
города, человеков, но для начала зелень… 

5 минут 
— Мама, нам долго здесь сидеть? – спросил из глубины молчаливо дышащего вагона детский голос. 
— Тихо. Сколько скажут, столько и будем сидеть, — шикнула женщина. И снова все затихли, только дышала толпа — как один смертельно раненый человек. 
— Выйдем на перрон? – спросил машинист своего сменщика. 
— Зачем? В кабине хоть не тесно. А там сейчас сплошная истерика, особенно когда эскалаторы отключили. 
Машинист прислушался. 
— Вроде тихо, — он пожал плечами. 
— Это пока. Ты погоди еще немного. 
— Да скоро будет уже всё равно, сам знаешь. Мы же на кольцевой. Здесь всё завалит. 
— Это точно. 
Не сговариваясь, оба закурили. 
— Прямо пилотом себя чувствую, — сказал сменщик. — Как будто самолёт падает, и уже чуть-чуть осталось. Только на покурить. 
— Самолёт, метро — то же самое, только без крыльев, — попытался пошутить машинист. 
Оба невесело посмеялись. Потом сменщик щёлкнул тумблером, и фары поезда погасли. 

4 минуты 
За углом кто-то играл на гитаре, нестройный хор старательно вытягивал слова песни. Саша поднялся по тёмной лестнице на верхний этаж дома. Сначала ему показалось, что на лестничной площадке никого нет, но потом он услышал тихий плач у двери, обитой красным дерматином. 
— Ну? Чего ревёшь? — Саша присел на корточки перед маленькой девочкой в красном комбинезоне. 
— Страшно… — сказала она, поглядев на него серыми глазами. — Мне мама дверь не открывает. Они с папой ругались сильно, а потом замолчали, я через дверь слышала. 
— Замолчали — это плохо, — серьёзно сказал Саша. — Слушай, хочешь на крышу? Сверху все видно далеко-далеко. 
— На крышу нельзя, — девочка помотала головой, плача зареванное лицо в ладошки. Саша аккуратно отвёл ладошки от лица, подмигнул серым глазам. 
— Сегодня можно. Я же не чужой дядька, а твой сосед снизу. Вот честно-честно. Пойдём, сама посмотришь. 
Грохоча листами железа, они взобрались на самый верх крыши. Саша крепко держал девочку за руку. 
— Ага. Вот мы и пришли, — он огляделся, потом снял свой плащ и постелил его прямо на ржавую жесть, — садись. Хорошо видно? 
— Да, — девочка, не отрываясь, смотрела в небо. 
— Ну и замечательно. Посидим, а потом и мама вернётся, и папа… 
Саша растянулся рядом, заложив руки за голову, и тоже начал смотреть на облака, гадая про себя — успеет он или нет заметить ракету. 

3 минуты 
Город затихал. Я сидел на скамейке, по-прежнему не открывая глаз, чувствуя, как люди забиваются поглубже в щели, чтобы спрятаться, хотя прятаться было бесполезно. Те, кому повезёт выжить, были отсюда далеко. А я не считался, я даже не отбрасывал тень, сидя под тускнеющим фонарем. 

Две минуты. 
Ветер перестал дуть. Время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что миллионы человек сейчас думали только об одном — как бы замедлить эти минуты. Никогда не бывает так, как хотят все. Неторопливые и торопливые, они были на равных, хотя у первых в запасе оказалось несколько лишних мгновений. 

Минута. 
В небе будто кто-то прочертил белую полоску. Она всё удлинялась, и впереди сияла раскаленная точка — словно метеорит, который сейчас упадёт, оставив после себя просто маленькую воронку. «Маленькую! — взмолился я, не разжимая губ. — Пожалуйста! Маленькую! И чтоб все потом вернулись, вышли, убрали мусор, снова стали такими как раньше!» 
В мире была тишина, и я понял, что меня никто не слушает. Скоро этот город превратится в стеклянный пузырь, застывший, навечно вплавленный в корку земли. 

А я? Ведь я останусь? 
Останусь? 
Но что я скажу? 
И куда пойду, расправляя обгоревшие крылья, покрытые мёртвым стеклом?

^*Ничего личного. Просто бизнес.