Одним солнечным весенним днем по парку прогуливался полный пожилой господин. Это был заведующий кафедрой экономики Павел Прокофьевич Монеткин. Шел он к себе домой, предвкушая скорую встречу со своими накоплениями и чудно обставленной квартирой. В левом внутреннем кармане его пиджака позвякивали, согревая его душу, серебряные часы на цепочке, которые ему принес один студентик, чтобы Павел Прокофьевич его не отчислял. 

Студентик этот работал все ночи напролет, не высыпаясь, чтобы прокормить свою семью, которая рано лишилась отца. Это было известно Павлу Прокофьевичу и все же, как он сам отвечал сутуловатому юноше у себя в кабинете: «При всем моем понимании вашей ситуации, я, к сожалению, не могу ничего поделать: вы ведь, так сказать, не являетесь на занятия... Но, - тут он делал многозначительную паузу, - возможно, я мог бы похлопотать за вас… (а эти слова он произносил, как бы незаметно для самого себя перебирая двумя пальцами невидимые купюры). Студентик был неглуп и со вздохом вышел из его кабинета и принес Павлу Прокофьевичу на следующий день старые отцовские часы, «дорогие ему, как память». Тот, напустив побольше важности, небрежно их осмотрел и снисходительно позволил ему остаться. При этом он особенно выделял свою добродетельность, отметив невзначай, что часы эти не имели особенной ценности.

Тем не менее, он хищнически упрятал их в карман пиджака и шел теперь, слушая их волшебное позвякивание.

- Господин! – окликнул его кто-то и заставил испуганно вздрогнуть погрузившегося в свои мысли Павла Прокофьевича. Он непонимающе оглядел пространство перед собой, но никого не увидел.

- Господин, - кто-то снова позвал его откуда-то снизу. Павел Прокофьевич опустил голову. Рядом стоял сгорбленный старик в лохмотьях и извиняющимися глазами смотрел на него.

- Подайте копеечку, - тихо попросил старик, протягивая свою затертую кепку. – Кушать совсем нечего, - опустив голову, произнес он еще тише, будто ему и самому стыдно просить, но некуда было деваться.

Павел Прокофьевич брезгливо поморщился от исходящего от старика запаха, от вида его лохмотьев, от самого его присутствия и отвернулся.

- Пошел прочь! – прикрикнул он, замахнувшись на него рукой.

Старик сжал свою кепчонку и сам весь жалобно сжавшись, поспешил уйти.

«Одни работают, трудятся, не покладая рук, а другие – ишь, повадились попрошайничать» - проворчал Павел Прокофьевич, подходя к дому. 

В подъезде он проверил почтовый ящик и, обнаружив в нем газету, сунул ее под мышку и тяжело поднялся на свой этаж. Дома он достал серебряные часы и смог, наконец, осмотреть их более внимательно. Прикинув их стоимость, он довольно улыбнулся и тут вспомнил слова студента – «дороги, как память». Павел Прокофьевич усмехнулся. «Ну что за глупая привязанность может быть к вещам? – подумал он. - Вещи могут быть дорогими только из-за своей ценности». Той самой ценности, которую якобы не представляли эти часы. Когда-то похожие слова он сказал совсем другому человеку и при других обстоятельствах. Как же ее звали?..

Силясь вспомнить имя, которое вылетело из головы, он невольно вспоминал ее большие блестящие глаза и ямочки на щеках. Вспоминал ее заражающую тягу к жизни, ее мечтания о карьере певицы, вспоминал ее чарующий голос… Ведь он любил ее когда-то, он восхищался ей. Так что же случилось? 
Павел Прокофьевич сел в кресло у окна, с газетой в руках и оглядел комнату. «И кому теперь это все нужно?..» - вдруг пришло ему в голову. Он бессмысленно смотрел на расплывающиеся буквы. Все его существо было в воспоминаниях. 

Он перенесся в тот вечер на набережную, по которой они шли вместе, молодые, бедные, но полные надежд и стремлений. Она рассказывала ему о своих мечтаниях, а он смотрел на нее обожающими глазами. И вдруг, под фонарем, она повернулась и сказала, что родители выдают ее замуж. Он тогда был ошарашен ее словами. Между ними воцарилось молчание. И она взволнованно сказала, что любит его, что могла бы сбежать с ним… Он понимал, чего она ждала от него в тот вечер, что хотела услышать... Но вместо этого он обозлился, сказав, что чувства ее для него не имеют никакой ценности, а мечты ее глупы и несбыточны. Он много чего вдруг ей наговорил, хотя на самом деле вовсе не думал так. Потом он много раз об этом пожалел. Она тогда впервые на его глазах заплакала, непонимающе глядя на него, а потом убежала прочь, закрыв лицо руками. Больше он ее не видел.

Павел Прокофьевич досадливо смотрел в окно на заходящее солнце. Лицо его не выражало никаких чувств. Он заглянул в газету... и вдруг увидел ее. В газете была ее фотография и небольшая статья, в которой говорилось о скончавшейся певице с чудесным голосом, следовавшей за своей мечтой. Павел Прокофьевич пробежал глазами пару строк, не понимая их смысла, и снова уставился на ее фотографию.

Сам того не замечая, он протянул руку и провел пальцами по ее ни капли не постаревшему лицу, с такими же большими ямочками на щеках. В глазах у него стояли слезы. И так, не отрываясь глядя на нее, он сидел весь вечер, пока его глаза не сомкнулись, а тело бездвижно не обмякло. Солнце зашло.

marinamore